Я думаю, что на самом деле решение вообще принимается один раз в жизни. Быть говнюком, сующим везде свой нос или добропорядоч-ным гражданином. Быть тем, кто рисует повешенных девочек, тем, кто заставляет их вешаться, или тем, кто осуждающе качает головой, наблюдая за обоими. Один раз в жизни решаешь, насколько дорога тебе твоя личная шкура. Один раз решаешь, кого ты больше любишь — добродетельного себя или себя — тупого урода, опровергающего всех и вся. Один раз решаешь, готов ли ты плюнуть в лицо каждому, кто скажет, что этот мир прекрасен. От такого однажды сделанного выбора ты и танцуешь всю оставшуюся жизнь. Ты можешь быть ка-микадзе , погибшим в первом боевом вылете, а можешь стать камикад-зе , вернувшимся с войны. Только не надо уверять самого себя, что все решишь, сидя за штурвалом самолета.
Возможно, ты сделал единственный выбор, впервые заорав на большой мир. Так я думаю. Кто-то скажет, что я не прав. И я спрошу: а ты хочешь вернуться живым с войны
Цитаты из книг
Мацуо Монро Bang-bang
Мацуо Монро Bang-bang
Потому что, возможно, недостаточно просто не делать ничего плохого. Быть может, нужно хоть раз сделать что-то хорошее, даже в ущерб себе. Счастья наверняка не принесет. Но зато даст покой…
Мацуо Монро Bang-bang
Я думаю, что если собрать весь мусор, который остается после че-ловека , а рядом сложить все, что он сотворил — первая куча окажется несоизмеримо больше второй. Вопрос: не в этом ли наше предназна-чение — создавать мусор? На что мы еще годимся? Ведь и все сотво-ренное со временем превратится в мусор. В чем тогда подвох? Не правы ли те тупоголовые потребители, которые мусорят без всяких рефлексий? И не самые ли большие лицемеры или дураки те, кто рас-суждают о созидательном начале человека?
Мацуо Монро Bang-bang
Вся наша жизнь — это одно длинное самоубийство
Лев Николаевич Толстой Война и мир
Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем — вот женщины, когда они показываются так, как они есть.
Лев Николаевич Толстой Война и мир
Легче верблюду пройти в игольное ухо, чем богатому войти в Царствие Божие, — эти слова страшно справедливы!
Лев Николаевич Толстой Война и мир
Ну, а потом… — отвечает сам себе князь Андрей, — я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать; но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди — отец, сестра, жена, — самые дорогие мне люди, — но, как ни страшно и ни неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей
Лев Николаевич Толстой Война и мир
Над ним не было ничего уже, кроме неба, — высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, — подумал князь Андрей, — не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..
Лев Николаевич Толстой Война и мир
Он знал, что это был Наполеон — его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно все равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил о нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой-нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
Лев Николаевич Толстой Война и мир
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, — что он не мог отвечать ему.
Да и все казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.